ГОРЬКИЙ ВКУС ПОБЕДЫ
Кончилась война. Никакого ликования в селе не было. Погибло примерно девять десятых сельских мужчин. У моего деда из четырех сыновей, попавших на фронт, вернулся один Степан, и тот в ранах.
В школу я пошел поздно — в 1946 году, из-за того, что не было одежды и обуви. Детей в школе было много. Женщины не делали абортов и все рожали.
В школе была игра с названием «куча мала». Ученики старших классов хватали первоклассников и сбрасывали в одну кучу. В этой игре мне сломали точно посередине бедренную кость. Увез меня в районную больницу на санях, запряженных конем, мой средний брат. Занесли в операционную комнату. Женщина-хирург была высокой и стройной. Из-под белого халата виднелся офицерский китель. Она ощупала мою ногу и сказала медсестре: «Перелом без осколков. Держи!». Медсестра навалилась на меня грудью, обхватила руками мое тело и шепнула мне на ухо: «Терпи». Хирург взяла мою ногу за стопу, потянула на себя и поставила кость встык. Я вытерпел, не закричал. Хирург похвалила: «Молодец!». Ногу загипсовали. Пролежал я в больнице полтора месяца. Обезболивающих лекарств не было.
Через 1,5 месяца мне разрезали гипс и хирург сказала: «Попробуй поднять ногу». Я без труда поднял ногу и снова услышал: «Молодец!».
Меня удивила конструкция здания больницы. Это были две близко стоящие друг от друга башни, соединенные между собой с двух сторон плоскими стенами. Комнаты были в башнях, между которыми — только лестницы. Впоследствии я узнал, что довелось мне лечиться в историческом месте. Город Татарск — это бывшая столица татарского хана Кучума, которую взял приступом Ермак Тимофеевич. А больница располагалась во дворце Кучума.
Через год вербовали молодежь колхозов учиться в ФЗУ (фабрично-заводское училище). Мой средний брат завербовался и уехал. В таких училищах при власти коммунистов кормили, учили, одевали бесплатно.
ПЕРЕЕЗД ПОНЕВОЛЕ
Прошел еще год. Жизнь в колхозе уже улучшилась. Шел июль 1948 года. Мать работала в огромном колхозном огороде с бригадой других женщин. Утром она налила себе щей в кувшин, взяла обед и ушла на работу. Часа в три, после обеда, к нам прибежала ее подруга Марья Шкуркина с громкими причитаниями: «Ой, деточки! Ой, сироточки! Вашу мать посадили!»
Меня это ошарашило, как обухом по голове. Мелькнула мысль: «За что можно посадить мать?» Марья схватила Любу и посадила ее в телегу, стоявшую у нас во дворе, а мне крикнула: «Беги к деду, сейчас мать подвезут к дедову дому!»
Мать её попросила найти детей, чтобы они дожидались дома. Я побежал. До дедова дома было метров пятьсот. В этой агонии я не рассчитал сил и задохнулся на первых двухстах метрах. Дальше еле плелся. Машина уже стояла около дедова дома. В кабине «студебеккера», кроме шофера, сидел суровый дядя. В кузове по углам стояли четыре солдата с винтовками, а в центре — моя мать, мой дядька Петр и Марфа Листратова со своей четырехлетней дочкой Раечкой на руках. Мой дед бегал то в дом, то к машине. Он подавал Петру на машину вещи. Из дедовой калитки выбежала моя бабка, размахивая руками. Она обежала вокруг машины и упала на спину без чувств. Ее подхватили стоявшие здесь женщины и унесли в избу. Мать, увидев меня, закричала: «Зачем ты прибежал? Сейчас машина подойдет к нашему дому! Давай обратно».
Я побежал назад. Машина меня обогнала, но меня подождали. Люба была уже завернута в шаль и сидела посреди двора на земле. Мать мне сказала: «Скажи Николаю, чтобы зарезал барана, все мясо пережарил и сложил в ящик, будем есть в дороге. Все остальное знает дед. Любу я забираю с собой».
С этими словами мать подхватила Любу и полезла в кузов машины. Ей помогли солдаты. Машина ушла. Вскоре появился брат Николай. Ему обо всем рассказал двоюродный брат Михаил. Брат пришел домой и, не сказав ни слова, зарядил ружье картечью и куда-то пошел. Вскоре он вернулся без ружья и заплакал.
После я узнал, что мать осудили и сослали по Сталинскому указу за то, что у нее не было заработано минимума трудодней в колхозе. Кандидатуры на высылку назначал председатель колхоза, который уцелел на фронте. А раньше он был моему отцу каким-то врагом. Дядька мой Петр ухаживал за дочерью председателя. Председатель решил убрать ненавистного ухажера дочери. Марфа Листратова ругала председателя прямо в глаза нецензурной бранью. Он и воспользовался случаем, чтобы освободиться от этой кликуши. Брат Николай хотел застрелить председателя. Но дед предполагал это, встретил брата и отобрал у него ружье, чтобы не наделал еще большего горя. На следующий день Николай пошел в Татарск, переговорил с матерью, где было решено покинуть колхоз навсегда. Мать с Любой сидели в КПЗ (камера предварительного заключения) две недели, пока были собраны и осуждены кандидаты для высылки во всех колхозах района. Люба рассказывала, как их тогда кормили в КПЗ: «Осужденным давали 200 граммов хлеба в сутки и воды вволю. Нам с Раечкой давали по куску хлеба, посыпанного сахаром, и много воды».
В ЮБИЛЕЙНЫЙ
Уезжали мы из колхоза на попутной машине. Провожать нас пришли дед с бабкой. У меня не было обуви. Я хотел ехать босым. Деда это взволновало. Он начал говорить, что нужно хоть какие-нибудь обутки надеть на ноги. Бабка была маленького роста. Она сняла свои туфли, и я их обул. Туфли были большеваты, но на ногах держались. В этих туфлях, уже в Юбилейном, пошел в школу, где был сразу просмеян: «Ха-ха! Он в женских туфлях ходит!».
Наконец нам дали команду садиться в поезд. Набрали «указников» целый эшелон. Перед отправкой привезли осужденных, среди которых были и мать с дядькой Петром. Погрузили в вагоны, которые почему-то называли телячьими. В вагонах были с обеих сторон полки. Паровоз начинал движение и тормозил не так, как это делают поезда пассажирские. С места он дергал так, что люди в одном краю вагона летели с полок кувырком вниз. А при торможении летели люди с полок противоположной стороны вагона. Я расположился на верхней полке около окна и держался за решетку. Плачущих от горя людей я не видел. Но в каком-то вагоне пел певец, да так громко, что по всему поезду было слышно. Пел он старинные песни, которые я и по радио не слышал, например, песню ямщика:
Попросила меня,
Чтоб я песню ей спел.
Я запел, и она подхватила.
Кони мчались стрелой,
Словно пуля во мгле,
И несла их нечистая сила.
Потом другую:
Ой, сад-виноград,
Зеленая роща.
Ой, кто ж виноват:
Жена или теща?
Теща ви-но-ва-та-я.
Под стук колес поезда получалось так красиво, как под современную барабанную музыку.
Везли нас 18 дней. Подолгу стоял поезд на станциях. В окнах вагонов стекол не было. Проезжали озеро Байкал, там было много туннелей. В туннелях вагоны наполнялись дымом от паровоза и люди задыхались, как в душегубке. Кормили нас лучше, чем в КПЗ. Кроме 200 граммов хлеба, дважды в сутки приносили вареную пищу, но тоже по норме.
Наконец прибыли в город Свободный. За городом когда-то был лагерь заключенных и вырыт в земле огромный котлован. Поверху насыпи вокруг котлована стояли невысокие столбы с обрывками колючей проволоки. В центре построены из досок бараки, похожие на загоны для скота. В них нас и разместили. Часовые стояли на насыпи. Я вышел из сарая на свежий воздух и услышал, как снова запел наш певец:
Настал страданий час,
Порядки новые:
Колючей проволокой
наш лагерь окружают,
Везде глядят на нас
глаза суровые
И смерть голодная нас
всюду стережет.
В этом лагере мы были не долго. Здесь всех разделили на семейных и одиноких. Куда увезли одиночек, не знаю. А семейных привезли на пристань и погрузили на пассажирский пароход «Крылов». Пароход доставил всех на пристань поселка Юбилейного. Здесь я и по сей день «отбываю» свое наказание. Уцелевший на фронте брат Петра Степан изучил Сталинский указ и выяснил, что он распространяется только на совершеннолетних. Петру тогда не было восемнадцати лет, поэтому он был незаконно осужден. Степан стал хлопотать за освобождение Петра. Добился только через полтора года. Петра освободили, и он уехал. Марфа Листратова, отбыв срок, вернулась на родину. Ну а мать со мною осталась на сверхсрочное отбывание наказания. В 1981 году оборвалась ее жизнь.
В РЕАБИЛИТАЦИИ — ОТКАЗАТЬ
Настала перестройка. Однажды я услышал, что такие, как я, не судимые, но приехавшие с осужденными родителями, получают реабилитацию. Какая польза от нее, я и сейчас не знаю, но решил тоже получить реабилитацию. Думал, что являюсь жертвой сталинских репрессий. Оказалось не так. Ответ получил быстро: «Документы на вашу мать сохранились. Ваша мать выслана по решению райисполкома за уклонение от общественно полезного труда в сельском хозяйстве. В реабилитации отказать». Что сказать на это? «Здорово придумано, устроено хитро!»
Иван ВАХРУШИН.
п. Юбилейный.
{jcomments on}
Добавить комментарий