…И про отца родного своего

Мы, зная всё, не знаем ничего.

Евгений Евтушенко.

Отец мой, Виктор Евдокимович Алексеев, назван был по рождении Виталием. В Виктора его нечаянно переименовали при получении паспорта. Правда люди, знавшие отца с детства, так всю жизнь и зовут его Виталием.

День рождения отца – 1 января и в нынешнее новогодье ему исполнилось 79.

Мне кажется, что последние годы он почти не меняется: по-прежнему сух и подвижен; по-прежнему не может ни секунды обходиться без дела, находя его повсюду, а при отсутствии – изобретая.

Это, наверное, и есть счастливый жизненно-пенсионный эндшпиль, когда постоянная занятость и неослабевающий интерес к новизне не позволяют человеку превратиться в стенающего мизантропа.

Характер у отца лёгкий, незлобивый, уступчивый. В последние годы, когда не стало мамы, в мои редкие приезды мы подолгу сидим вдвоём, вороша прошлое. Он рассказывает, а я слушаю, запечатлевая внутри себя тембр его голоса и неповторимость интонаций. 

О военном детстве и голоде

Он говорит медленно, по-учительски выделяя ключевые слова, но при этом торопясь донести до меня нечто сокровенное. Вот опять незаметно сползли к временам его детства.

– Часть, где служил наш отец (дед Евдоким Васильевич), всю войну простояла на монгольской границе. Мама учительствовала в начальной школе для детей комсостава. С первого по пятый класс все ученики сидели в одном классе, только на разных рядах. Семья была большая. К 43-му нас у родителей стало уже пятеро.

Отец был вторым сыном, и к тому времени ему едва исполнилось семь лет. И я понимаю, что за заботами о младших до него родительские руки обычно не доходили.

– Пап, ну было же голодно. Такая семья…

– Да, попросишь иногда поесть что-нибудь, когда совсем уж невмоготу, а бабушка всплеснёт руками: да нет уже на сегодня, Италя.

– Она меня вместо Виталия Италием называла, – как бы подводит черту отец.

Я знаю, что всю жизнь (с тех военных времён) он ни в каком виде не ест свёклу, словно наелся тогда навсегда. Чуть помолчав, продолжает:

– Всю ту самую голодную военную зиму под окном нашего дома из-под снега торчал кирпич. И я каждый день по нескольку раз подходил к окну и смотрел на него.

Даже в мягком приглушенном свете бра вижу ненароком навернувшуюся на его глаза слезу.

– Нет, я знал, что это кирпич, но всё время мечтал: а вдруг он однажды превратится в краюху хлеба. Я ждал, выходя на улицу, как бы ненароком подходил к кирпичу. Толкал его, убеждался, что чуда не произошло, возвращался домой.

Но главное (отец смотрит мне в глаза, приподнимая указательный палец) – я больше всего боялся, что вдруг однажды кирпич исчезнет. Понимаешь, я боялся вместе с ним потерять веру, что когда-то все мы будем сыты.

Горчичная история

Я много знаю о жизни семьи в Забайкалье, но готов слушать о борще, который готовила моя прабабушка в русской печи.

Его познания и навыки в различных, часто не связанных между собой областях жизни меня всегда удивляли. Проработав всю жизни в школе, он вдруг явил страсть к рукоделию, земле, плотницкому делу… Предвосхищая мои вопросы, начинает говорить про деда Евдокима.

– А ты знаешь, что он в 33-м году окончил Иркутский коммунистический университет, прошёл испытательный стаж педагогической работы в школе и только в 39-м получил аттестат о присвоении персонального звания учителя средней школы – так это называлось. А учили их тогда буквально всему: и шить, и с деревом работать, ну и, естественно, преподавать. Нам их навыки уже по наследству, наверное, передались.

Словно в подтверждение, на столе – отцовские разносолы и рулет из свинины, а к нему необыкновенно пахучая самонастоенная горчица. Стоило похвалить её, как рецепт приготовления, со всеми тонкостями, был поведан мне в довесок с семейной байкой.

– Бывало, бабушка, взбив горчицу, зовёт Ваську (Василий – младший брат отца), – Васьк, а Васьк! Иди горчицу понюхай: упрела – нет?

Маленький Васька бежит, вдыхает и, поперхнувшись, закашливается.

– Ну, чё, упрела? – вопрошает бабушка, как ни в чём не бывало.

– Уп-уп-уп-пре-ла, – задыхаясь, пытается выдавить из себя Васька.

– Ну, то-то, – довольно говорит та.

Песня над рекой

Но воспоминания о жизни в Забайкалье приходится вытягивать. О ней отец говорит неохотно, но всегда переводит разговор к тем временам, когда с мальчишками по целому лету проводили на островах Зеи, где была своя землянка, рыболовные снасти, ружьё…

– После войны, в 47-м, отца демобилизовали и направили на партийную работу, в 48-м приехали в Зею. Здесь и осели. У меня друзья появились. С апреля, как шуга по Зее пройдёт, мы уже лодку готовим. Просмолить надо, подлатать, снасти приготовить. Всё сами, без взрослых.

– А учёба как?

– Да как, – смеётся отец. – Дупло у меня в парке было. Из школы иду, сумку туда закину, а утром заберу. Память хорошая была, математику легко схватывал.

Лет с тринадцати каждое лето проводили на Шипке (перекат в районе аэропорта). Там был песчаный остров с протокой. Была там у нас землянка. Ловили рыбу, охотились. Каждую субботу привозили улов домой. Для большой семьи рыба была не лишней.

Отец щурится: «Почти напротив, в устье Гулика, был колхоз имени Чкалова. Ты не представляешь, как там доярки пели по вечерам. На голоса. Возвращаются с фермы и поют. А песня летит над водой. Мы никогда этот вечерний концерт не пропускали».

Физрук – красна майка

– После армии устроился работать на строительстве электростанции, что была когда-то на месте нынешних Северных электросетей. Так бы и работал, да вспомнили в райкоме комсомола о моих спортивных успехах. По путёвке направили учителем физкультуры в школу прииска Октябрьского.

Приехал. Из одежды только брюки с пиджаком; трико да майка спортивная, красная – форма на уроки.

Учителем русского языка и литературы после окончания института там работала Раиса Димитриевна (отец, вспоминая маму, часто произносит её отчество с дополнительной «и», скрывая за этим какое-то тепло души). Месяца через четыре, когда уже стали встречаться, детишки подбросили стишок: «Физрук, физрук, красна майка, тебя любит наша Райка». Долго потом с мамой смеялись.

Так и поженились. Переехали в Зею. Устроился работать в плановый отдел райисполкома. А потом наш сосед, Валерьян Степанович Криушин, – замечательнейший учитель математики из Фрунзенской школы, предложил позамещать учителя математики в средних классах. Так я снова оказался в школе. Потом закончил заочно физмат пединститута и всю жизнь проработал вместе с женой в школе рабочей молодёжи…

Опять незаметно пролетело в разговорах полночи. Остаётся ощущение недосказанности. В мыслях крутится ещё множество историй. Не покидают мысли о быстроте и несправедливости безвозвратно ускользающего времени. Вот уже и моё поколение незаметно превратилось в бабушек и дедушек. А наших родителей осталось уже совсем немного. С ними вместе уходит эпоха людей, краешком жизни захвативших войну, тяжесть послевоенных лет и неподдельный энтузиазм хрущёвской оттепели. Эпоха, как считается, не героическая, а потому почти не отражённая в литературе.

Но понять и не забыть её всё-таки хочется.

Юрий АЛЕКСЕЕВ.

Фото из семейного архива автора.