Сто лет тому назад

(Продолжение. Начало в “ЗВС” №№ 70, 72, 74)

Из предыдущих дневниковых записей Анатолия Улискова, которые опубликовал Виктор Романцов в своей изданной книге «Дела давно минувших дней», мы узнали, почему  в 1929 году семья переехала в Бомнак (отец Филипп Иванович был назначен председателем райинтегралсоюза «Орочен», который был создан для снабжения эвенков и просветительской работы с ними). Анатолий Филиппович описал быт коренного северного народа, его традиции, устои и как эвенки приняли революционные изменения в стране. Затем летом 1932 года из-за неприятностей на работе у главы семейства Улисковы переехали в Зею. Но примерно через полтора года вернулись в Бомнак.

Марина ТИШКОВА. 

Снова в Бомнаке

Наша семья второй раз приехала в Бомнак (или как мы говорили: «на Бомнак») в самый разгар зимы, где-то в январе 1933 года. Старый наш дом был занят, в нём жила семья бухгалтера интегралсоюза Г. С.  Коломина, а мы разместились в другом доме этой организации в центре посёлка, у начала Николаевского тракта. Вскоре наша семья переехала жить снова в верхний край посёлка, в освободившийся дом Соловьёва. Домик был небольшой, но около него был хороший огород. А для нашей семьи это было очень важно. В доме было три небольшие комнаты и кухня, но русской печи не было. И мать пекла хлеб в соседнем доме, который стоял рядом и имел большую кухню с русской печью.

В огороде у нас росло всё, что было нужно: лук, чеснок, редиска, морковь, свекла, горох, огурцы, капуста и, конечно, картошка. Мать заботилась об огороде, и он нас кормил, а мы с братом Колькой ей помогали, особенно летом, в жару, поливать. Мы обычно носили одним ведром на палке, мать же – на коромысле по два ведра. Колодцев в Бомнаке не было и для питья воду брали тоже из реки. Отец огородом занимался в основном весной, когда надо было разбросать навоз, сделать гряды и парник, и осенью – перетаскать мешки с картошкой в подполье. Остальное делали мы с матерью. Пахали огороды все жители посёлка лошадьми.

Гряды и особенно парник с огурцами всю весну и начало лета на ночь приходилось закрывать от заморозков. Этим занимались мы с Николаем. Закрывали даже высаженную рассаду капусты, потому что заморозки были очень сильными. У нас для закрывания припасено было много старых вёдер, кастрюль, ящиков, тряпок, мешков. Но этот труд не пропадал даром – мы уберегали свой огород от заморозков в первые недели лета, когда они были почти каждую ночь. В середине лета отец со своими сослуживцами уходил почти на всё лето в культпоход в тайгу к эвенкам, мы, кроме огорода и рыбалки, занимались заготовкой ягод и грибов. Первой поспевала жимолость, из которой получалось хорошее варенье. Потом шли морошка и голубица. Но морошки у нас было мало, а вот голубица росла везде и она была каждый год. Набирали её по несколько вёдер. В это же время поспевала красная и чёрная смородина. Из неё, как и из голубицы, тоже варили варенье, но это варенье было второго сорта.

В разгар лета поспевала и княжина, очень редкая и вкусная ягода. Росла она на маленьких веточках, как растёт лесная земляника, но было её так мало, что удавалось лишь немного полакомиться где-нибудь у лесной тропинки, на большой поляне, но не заготавливать впрок. Поистине это была княжеская ягода. Земляники на Бомнаке не было, малины мало. Кое-где по лесным ручьям встречались чёрная смородина и моховка, но тоже немного. 

С середины августа начинался сезон сбора грибов. Вначале шли простые грибы: красноголовики (подосиновики), обабки (подберёзовики), маслята. Очень редко попадались белые грибы. Кроме груздей, на засолку шли волнушки и белянки. Разные там сыроежки, солодажки, матрёшки и прочие мы не брали и считали их поганками.

В конце августа – начале сентября поспевала брусника, самая замечательная ягода тех мест. Росла она повсюду на сухих высоких местах. Но урожаи были не каждый год. Бруснику любили не только люди, но и медведи, которые часто встречались в тех местах. Заготавливалась на зиму и свежая рыба.

Гости

Однажды на Бомнак пришёл очередной пароход, но здесь он разгрузился не полностью и, к нашему удивлению, пошёл вверх на прииск Унья-Бом. Прииск этот располагался на реке Унья, что в ста километрах выше Бомнака, которая впадала в Аргу, а Арга в Зею. Вода стояла высокой, и пароход благополучно дошёл до Уньи-Бома. Но на обратном пути вода так быстро упала, что судно застряло где-то на Арге на мелком месте. Дождей не было, и пароход простоял на мели почти месяц. Когда в середине июня пошли дожди, и вода поднялась, пароход пришёл в Бомнак. 

Вид у него был потрёпанный, мачта и некоторые постройки палуб поломаны, борта поцарапаны. Видно было, что пароход продирался по малой воде с крутыми поворотами между деревьев. Недолго простоял он в посёлке, подлатался и ушёл вниз. Но это был единственный случай за пять лет нашей жизни в Бомнаке, когда пароход проходил выше. Обычно летом возили грузы на больших баркасах, вытягивая их против течения лошадьми. Пара лошадей тянула бечевой такой баркас в малую воду. На обратном пути в пустой баркас ставили лошадей и плыли вниз по течению.

Спецпереселенцы

Другой жизнью жили спецпереселенцы. Я уже упоминал, что летом 1931 и 1932 годов на Бомнак пароходами под конвоем привезли несколько десятков семей, раскулаченных и высланных из Белоруссии и Украины. Почти все они были переправлены на прииск Николаевский и лишь пять-шесть семей оставлено в Бомнаке на базе «Союззолото». Но этим семействам негде было жить и они несколько недель жили на берегу у реки в посёлке. Потом их сумели разместить по две-три семьи в небольших домах.

В основном это были пожилые люди и малые дети – от грудных до десяти-двенадцатилетних подростков. Первое время спецпереселенцы, как их официально называли, сторонились местных жителей. Но ещё больше местные жители сторонились их. Слова и понятия «раскулаченные», «выселенцы» определяли низшее положение этих людей среди местного населения. К тому же местные привыкли жить тихо, уединённо и широко. Быть хозяевами на своих таёжных просторах. А тут приехала орава каких-то выселенцев. Это тревожило и вызывало недовольство.

Мы, ребятишки, с любопытством разглядывали переселенцев, прислушивались к их разговорам. Нам их язык казался странным и неправильным. Они говорили «стёжка» вместо «тропка», «почекать» вместо  «подождать», «поречка» вместо «красная смородина», «дробный» вместо «мелкий». И много других слов говорилось не по-нашему. Мы открыто смеялись и дразнили их, пытались диктовать им свои порядки, свой говор, свои правила быта. И удивительно, они не гнали нас, не возмущались и не колотили за насмешки, а чувствовали себя как бы виноватыми.

Взрослые были угнетены своим положением: женщины горевали и часто можно было видеть их плачущими; мужчины ходили угрюмыми; ребятишки жались к родителям, были невесёлыми.

Так как основная масса переселенцев разместилась на прииске Николаевском, там находился и их верховный управляющий – комендант, как его все называли. Изредка он приезжал и в Бомнак проверить своих подопечных. Это был мужчина небольшого роста в полувоенной одежде,  в фуражке, опоясанный ремнями, с наганом и полевой сумкой. Мы тоже его побаивались.

Каких-то нарушений порядка среди бомнакских спецпоселенцев не было. Вели они себя покорно и тихо, питались неважно, получая небольшой паёк. Охотничьего оружия им иметь не разрешалось, рыбацких принадлежностей тоже не было, да и рыбачить-то они не умели. Поэтому летом усиленно собирали ягоду и грибы.

Как-то в конце лета мы, ребятня, были в своём излюбленном месте, зашли поглубже в заросли черёмухи и поразились, увидев почти сплошь срубленные и поваленные черёмуховые деревья. Кто-то собирал ягоду таким способом. Поскольку главный урожай ягоды черёмухи бывал всегда на верхних ветвях деревьев, то местные жители брали с собой верёвку, которую набрасывали на ветки и, пригибая их, собирали урожай. Мы, ребятишки, хорошо знали это. Сами были приучены бережно относиться к лесу и поэтому сразу решили, что это дело спецпереселенцев. Чувствовалось, что кто-то не просто собирал черёмуху с высоких деревьев, а зло и мстительно рубил «чужое». Не пойман – не вор. Но это был, пожалуй, единственный случай, когда явно чувствовалась месть, лишь бы кому-то, за своё униженное положение.

Бомнакские спецпереселенцы работали в «Союззолоте». В райинтегралсоюзе их не было. А туда требовались работники, плотники и столяры, так как велось значительное строительство и оно всё расширялось.

В первый же год нашего пребывания на Бомнаке был построен интернат для детей эвенков, которые на зиму приезжали из тайги на учёбу в школу. Потом перестроен и перенесён на новое место клуб. Дальше пошло строительство большого здания для конторы райинтегралсоюза с размещением в нём же госбанка, почты, сберкассы и одной квартиры. Рядом с конторой наметили построить дом охотоведа с квартирой. Потом пекарню с хлебным магазином и квартирой, баню с прачечной, новый склад, жилой дом. Через райком партии и райисполком отец решил вопрос с управлением прииска и комендантом о подборе на Николаевском людей и их передаче на период строительства в райинтегралсоюз бригады плотников, человек пять-шесть. Такая бригада была создана. Бригадир Назаров с женой и сыном Васькой, моим ровесником, Гуронок с женой и Малиновский с женой и тремя малолетними детьми переехали с Николаевского на Бомнак. Плотники сначала построили барак на верхней окраине посёлка, в одной половине которого разместились три эти семьи, а в другой – оборудовали столярную мастерскую. После этого приступили к возведению остальных объектов.

К концу 1934 года всё запланированное было сдано в эксплуатацию. Взаимоотношения местных жителей со спецпереселенцами налаживались. Время лечило душевные болезни. А школа, совместная учёба быстро сблизили ребят. Я часто бывал в гостях у Васьки Назарова в их бараке, особенно зимой, когда морозы загоняли всех в тепло.

Плохо жилось обитателям этого барака. Но меня что-то тянуло туда. Я шёл не только для того, чтобы встретиться с Васькой. Мне было интересно наблюдать за всем, что было там, за жизнью этих трёх семей, живших очень тяжело, но доброжелательно относившихся к нам и между собой. Я им больше чем сочувствовал. С одного угла барака был вход, но сделан был он не с улицы, а из столярной мастерской. Это спасало от холода из дверей. Справа, в углу, располагалась семья Назаровых: нары на троих, стол, сколоченный из досок, две небольшие скамейки у стола. На стене две-три полочки для посуды. Вот и весь «интерьер». Стоял у них ещё большой сундук у дверей – это был комод и шкаф. На этот сундук я всегда усаживался, когда приходил к Ваське. Напротив Назаровых, в другом углу, размещались Гуронки, тоже трое, с такой же мебелью, как у Назаровых. В третьем углу располагалась семья Малиновских – пятеро, но «мебель» такая же.

Всё в бараке было сделано хотя и добротно, прочно, но с подчёркнутой простотой и грубостью. А ведь это были отличные столяра. Для себя они не считали возможным сделать лучше. Или потому, что спешили, или, что я думаю, более вероятно, они не считали возможным, учитывая своё социальное положение, делать лучше.

Эти три «квартиры» отделялись друг от друга ширмами, натянутыми на проволоку. Ширмы эти могли раздвигаться и обычно на день раздвигались. Посредине барака была сооружена большая железная печь – плита. Она обогревала помещение, и на ней же готовили пищу, грели воду, кипятили бельё все три семейства.

Позднее, уже летом 1935 года, когда мы уехали с Бомнака, бригаду плотников расформировали. Назарова и Гуронка вернули на прииск Николаевский. Малиновского за что-то арестовали и увезли куда-то в лагеря. Семью Малиновского отправили в Зею на Гулик, где был создан колхоз из собранных там спецпереселенцев.

В конце тридцатых годов жена Малиновского при встрече с нашей мамой рассказала, что её муж в лагере умер, и как ей трудно пришлось жить, пока не подросли дети.

С детьми спецпереселенцев мне пришлось сталкиваться в Овсянке, когда мы там жили в 1937–1938 годах. Я учился в 7 классе и вместе со мной учились ребята с прииска «Юбилейного» и близлежащих леспромхозов. Потом в Зее, где учились дети с Гулика и того же «Юбилейного». Когда в 1941 году началась война, спецпереселенческих ребят призывного возраста призвали в армию, правда на полгода-год позже нас, –  уже в 1942 году. Многие из-них погибли на войне, а двоих-троих я встречал в Зее уже после войны, в том числе своего хорошего товарища Антона Кушнира, с которым дружил в 9-10 классе и сидел за одной партой. Он в 1944 году окончил курсы политсостава в Хабаровске и служил комиссаром батальона. Вступил в партию. Но после демобилизации из армии в 1946 году, уже в Зее, его исключили из партии и он вскоре умер.

Это надо знать!

В годы Великой Отечественной войны спецпоселенцы, ссыльные, активно участвовали в разгроме фашистской Германии. В декабре 1941 года враг был отброшен от Москвы. Для наступления и освобождения оккупированной территории требовались большие резервы. И они были найдены. Постановлением Государственного Комитета обороны от 11.04.1942 г. № 1575 предписывалось НКВД «призвать в армию 500 тысяч человек, годных к строевой службе, из трудпоселенцев».

Партийным комитетам было предписано провести мобилизацию репрессированных под видом патриотического добровольческого движения. 11 июля 1942 года Хабаровским крайкомом ВКП(б) принято постановление № 223 «О формировании Сталинской добровольческой дивизии дальневосточников». (Амурская область до 1948 года входила в состав Хабаровского края.) Уже на следующий день, 12 июля, 1200 спецпереселенцев-амурчан были направлены в Зейский военкомат, оттуда в Тыгду и воинским эшелоном вывезены в город Благовещенск. Эта дальневосточная стрелковая дивизия была включена в состав 6-го Сибирского добровольческого стрелкового корпуса. В августе 1943 года он принял участие в освобождении города Смоленска. За эту операцию 16 стрелковая бригада, состоящая из спецпереселенцев Амурской области, в числе других получила наименование «Смоленская» (прим. –  В.Р.).

Виктор Романцов.