Владимир ШЛЯНДИН

Пятёрка от Кобзона

Попался под руку четвёртый том Вересаева. Перелистываю странички, читаю короткие рассказы, и вдруг из книжки выпадает пятирублёвая купюра образца 1961 года. На одной стороне надпись, сделанная моей рукой: «От Кобзона». Что бы это значило? Стал вспоминать и вспомнил.

Было это летом 1974 года. К нам в Зею приехал известный певец и друг Алексея Шохина Иосиф Кобзон. Я в то время работал художником в АТУ Зеягэсстроя. По окончании какой-то большой работы я отправился домой пораньше. По пути зашёл в магазин и там случайно встретился с группой сотрудниц клуба «Зейские огни». Женщины обступили меня и рассказали, что их художник заболел – вторые сутки не ходит на работу, и дома его нет. Скорее всего – в запое. А им нужно срочно оформить красочную афишу по поводу приезда Кобзона. В конце концов меня уговорили, пообещав, что бесплатно проведут на концерт. К тому же моему самолюбию не могло не польстить, что мне выпало написать афишу такому известному артисту.

Работал в углу сцены клуба. И когда уже накладывал последние мазки на портрет певца, на сцену поднялся какой-то мужчина. Увлечённый работой, я не обратил на него особого внимания. Потом услышал:

– Ну что, неплохо. И даже здорово похож. Прекрасная афиша.

Я обернулся и увидел перед собой Иосифа Кобзона. А тот продолжал:

– Чувствуется рука художника.

Пожал руку и подал пять рублей. Я растерялся: брать деньги показалось неловким и неприличным, но взять всё же пришлось.

Откуда об этом узнали мужики, представления не имею, но пристали они, как банные листы:

– Это правда, что Кобзон тебе пятёрку дал?

Я молчал.

– Давай пропьём. Карман-то – не мавзолей, деньги долго всё равно не пролежат.

Я упирался – они наседали. Наконец не выдержал, вывернул карманы брюк и отдал им всю мелочь, что там была. (Как бы предчувствуя дальнейшее развитие событий, деньги от Кобзона я предусмотрительно засунул в задний карман брюк.) Убедившись, что ничего у меня больше нет, счастливые приятели помчались в магазин.

А я, вернувшись домой, засунул пятирублёвку в первую попавшуюся книгу и поставил на полку. Через какое-то время попытался найти, но не смог и махнул на это рукой. Выпала она сама через 43 года и разбудила воспоминания.

Встреча с писателем

В далёком уже 1964 году к нам в Зею приехал известный писатель Григорий Федосеев. Стоял июль. Пора сенокосная, а тут гроза разыгралась, а потом небо затянуло тучами и на три дня зарядил мелкий, нудный дождь. Мужики нервничали – столько труда вложено, а всё может пойти коту под хвост. Мне в ту пору шёл уже семнадцатый год, и, когда девчонки в голове, сенокосные проблемы особо не тревожат.

Утром, которое на этот раз выдалось солнечным, меня разбудил голос матери:

– Сынок, вставай, в школу вызывают.

– Какая ещё школа в середине лета?

Но делать нечего, раз вызывают, нужно идти. Спускаюсь с чердака, на котором сплю летом, и отправляюсь в школу. Благо наша Пушкинская школа – недалеко от дома.

В вестибюле встречаю преподавателя немецкого языка, известного в городе краеведа Яниса Антоновича. Он радостно хлопает меня по плечу рукой и направляет в учительскую. Там застаю нашего преподавателя по рисованию Георгия Конзу, который сидит за столом с каким-то незнакомым мужчиной в клетчатой рубашке. У него очень добрые глаза, высокий лоб с залысинами, широкий подбородок с ямочкой. Незнакомец вежливо указывает мне рукой на стул рядом с ним. Сажусь.

– Григорий Анисимович Федосеев, – говорит он сипловатым голосом и протягивает мне руку.

– Володя Шляндин, – представляюсь в ответ и не могу прийти в себя от изумления, что сижу рядом с удивительным писателем.

– Володя, мне нужна твоя помощь. Ты комсомолец?

– Да, – робко отвечаю я.

– Вот и хорошо. Мне нужны три-четыре таких хлопца, вроде тебя, а для чего – поясню. Ты, наверное, в курсе, что умер мой друг эвенк-проводник Улукиткан. Вот и нужна помощь ребят съездить в Бомнак и перенести его могилу на незатопляемую возвышенность и поставить памятник.

– Понял, – ответил я.

В то время в Зее разворачивалось строительство Зейской ГЭС и все знали, что многие поселения уйдут под воду. Так что решение Григория Анисимовича было правильным. Оно позволяло оставить людям память о замечательном человеке, Улукиткане.

Кто в ту пору не зачитывался книгами Григория Федосеева? А потому я оббежал всех своих приятелей. Пожелавших исполнить просьбу писателя набралось много, а вот мне не удалось поучаствовать в этой экспедиции – я тогда был очень нужен отцу, инвалиду войны, на покосе.

До сих пор сожалею о том, что не поехал тогда в Бомнак, и о том, что память не сохранила подробностей той встречи, которая длилась почти весь день. Но горжусь, что у меня была возможность общаться с Григорием Анисимовичем и слушать его.

В тот же день, около полудня, в актовом зале школы собралось много ребят, которые с открытыми ртами слушали писателя. Рассказывал он о своих путешествиях, книжных героях, а мне повезло снова – я оказался вместе с ним в президиуме, за столом. Вечером он выступал в Доме культуры перед жителями города. Такого события я упустить не мог и снова отправился на встречу.

Проба пера

Многие из нас в юности хотели стать поэтами, писателями или художниками. В свои 16 я исключением не был и писал стихи. Тогда они мне казались очень хорошими. И мнил я себя едва ли не Есениным. В итоге исписал виршами целую общую тетрадь. Своими успехами гордился, хотя рассказывать о них кому-либо стеснялся.

В друзьях у меня в те годы был Стас Парфенюк, который учился в параллельном классе и тоже увлекался поэзией. В школе он слыл поэтом, так как в одном из номеров «районки» «Коммунистический труд» однажды промелькнуло его стихотворение. Он этим гордился и в редакцию бегал, как к себе домой.

В то время в газете работал Вениамин Колыхалов – молодой симпатичный парень под два метра ростом и даже чем-то был похож на поэта Владимира Маяковского. Ходил он крупными шагами, что ни шаг, то сажень, и потому, когда доводилось идти с Вениамином рядом, то приходилось трусить рысцой, чтобы поспеть за ним. Ходил ровно, не горбясь. Весной, осенью и зимой носил демисезонное коричневое пальто, сшитое по фасону реглан, потому в плечах казался широченным, хотя…

Конечно, мы с ним вскоре познакомились. Он узнал, что я неплохо рисую, и однажды предложил: «Бери свои вирши, рисунки и приходи ко мне».

Так я и сделал. В избёнке, где он проживал, было поразительно скромно. В простенке стоял обыкновенный деревянный стол. На нём – куча книг, журналов… Рядом пишущая машинка «Москва». Над столом крупными буквами написано изречение Максима Горького: «Счастлив тот, кому дано улавливать музыку строк».

Смысл написанного я тогда не понял, да и не интересовало меня это, а вот обстановка горницы привлекла внимание: печь посредине избы, кухонька отгорожена дощатой перегородкой, выкрашенной в едкий синий цвет, аккуратно заправленная кровать, да укрытая занавеской вешалка.

– Смотрю, удивлён моим холостяцким уютом, – заметил Вениамин. – А мне здесь нравится. Главное – тишина и спокойствие. Я очень рад пожить в таких домашних условиях.

Я тогда ещё не знал, что Вениамин Колыхалов в очень раннем возрасте остался сиротой и воспитывался в детском доме. Зато знал, что он – замечательный корреспондент нашей «районки», да к тому же талантливый поэт. Для меня общение с таким человеком, а тем более дружба с ним – были пределами мечтаний.

– Ну, показывай свои стихи.

Я полез за пазуху своей вельветовой куртки.

– Далеко прячешь, – улыбнулся Вениамин. – Пока я буду знакомиться со стихами, почитай вот этот очерк о гидростроителях и подумай, какие зарисовки можно сделать к тексту.

Я сел на шатающийся табурет и углубился в написанное, а он стал перелистывать мою тетрадь. Я читаю медленно – залпом написанное не одолеть. Поражаюсь точности изложения и тому, что каждое слово имеет глубокий смысл. Тогда я уже знал, что он учился в московском Горьковском литературном институте. Прочитал, посмотрел на автора. Тот сидел, сложив руки на груди.

– Что скажешь?

– Здорово.

– А твои предложения по иллюстрации?

– Даже не знаю, – пожал я плечами. – Здесь нужен хороший художник, а я вряд ли осилю.

– А ты попробуй. Мне кажется, получится. Вот посмотри на эту свою работу. Ты удачно передал жизнь…

– Ладно, попробую, – после некоторого колебания ответил я.

– Вот это уже хорошо. А что касается твоих стихов, то, если честно, слабоваты они. Из всех, что в тетради, можно отметить только два стихотворения. Но над ними нужно ещё поработать, и можно в печать. А главное – читай побольше хороших поэтов, особенно классиков, чтобы на слух определять автора. Рифма должна быть оригинальной, а не кочевать из одного произведения в другое. И ещё запомни, в каждом стихотворении должна быть изюминка. Со всем сказанным я согласился.

Через некоторое время мы встретились вновь. Он внимательно рассмотрел рисунки к его очерку, оживился и, к моему удивлению, сказал:

– А ты говорил, не получится. Да мы с тобой в журнале «Дальний Восток» «засветимся».

А я, то ли от радости, то ли от удивления, показал ему два своих рассказика – «На покосе» и «Обвал». Он справедливо их покритиковал и дал совет заняться прозой. А два отмеченных им стихотворения, над которыми я поработал, вскоре появились на страницах районной газеты. Вот с той поры и продолжается моя дружба с пером.

Николай АБОИМОВ

«Культпоход»

«Культпоход» – такое название носят у нас два места: по токскому Угану и чуть ниже Иракана на Зее.

Одно из назначений этих «культпоходов» – снабжение продовольствием и снаряжением охотников и оленеводов в обмен на пушнину. Было это ещё до образования колхозов, когда власть имела дело с эвенкийскими родами.

Особых строений тут не было. Два-три лабаза с продуктами да палатка, в которой жил приёмщик. С одним из них, по фамилии Бронников, мне удалось познакомиться. 45 лет назад он был уже пожилой человек, а рассказанную им историю помню по сей день.

«Было это в ту пору, когда я был молод и крепок. Любил охоту, рыбалку, а одиночество меня в тайге не напрягало. Но вот я женился. Красавица-жена осталась в Бомнаке, а я по долгу службы находился на Угане. Расстояние между этими двумя точками – 75 километров. Иногда находила такая тоска, что, затащив на лабаз свои вещи и палатку, срывался я в Бомнак к милой жёнушке. Но дней через 10-15 начальство и работа гнали меня обратно на Уган.

Когда возвращался, то, как правило, в стороне от лабазов уже стояли эвенкийские таборы – бродили олени, лаяли собаки. Нередко оказывалось, что меня здесь уже давно ждут, а никаких продуктов, кроме мяса и рыбы, у них нет.

– Да вы бы взяли из лабаза хотя бы муку и сахар, – говорил я им.

– Нельзя, – слышал в ответ. – Без хозяина не можем. Это грех большой. Мы люди, а не росомахи.

И так было всегда. Когда меня на месте не оказывалось, эвенки терпеливо ждали моего приезда.

На этом «культпоходе» я проработал ещё несколько лет и всегда оставлял его без пригляда – был уверен, что эвенки никогда ничего не тронут без меня. Они даже лестницу к лабазу не приставят, чтобы заглянуть, что там лежит».

– Но за полвека, прошедших с той поры, мир перевернулся, и сейчас я не доверился бы никому в тайге, как в то время этим людям, – с грустью глядя мне в лицо, завершил он свой рассказ.

Прошло уже 40 лет, как нет с нами и самого Бронникова, но почему-то грусть от его слов до сих пор занозой сидит в моей душе.

Ястребиная атака

Переваливаю с Сугджара на Юхту. По следам на снегу вижу, что мои собаки сорвали с лежки сохатого и ушли за ним по седловине. Поднимаюсь до вершины и останавливаюсь послушать: не раздастся ли лай? Прислоняюсь плечом к стволу лиственницы и замираю в чутком ожидании. Тишина. Даю дыханию успокоиться и снова слушаю, поворачивая голову в разные стороны.

Вроде показалось, что где-то лают. Опять кручу головой, чтобы уловить хотя бы намёк на лай и определить направление. Вдруг сзади, над головой какой-то шум. Резко оборачиваюсь и вскрикиваю от неожиданности: выставив когтистые лапы, на меня в атаку резко снижается ястреб. Хорошо вижу жёлтые глаза и клюв хищной птицы. Резко взмахиваю руками, и широко раскинутые крылья, как опахала, замельтешили перед моим лицом.

Птица делает резкий разворот и улетает, напуганная неожиданным отпором. А через несколько минут появляются и собаки, которые начали уже разыскивать меня. При их виде окончательно успокаиваюсь, и мы начинаем спускаться вниз по склону. Пока идём, пытаюсь представить, за какого зверька принял ястреб мою рыжую собачью шапку, которая крутилась вместе с моей головой?

Выпуск подготовлен Григорием ФИЛАТОВЫМ.

Фото Татьяны ТАРАСОВОЙ.