Геннадий МОЗОЛЕВСКИЙ

А как же память?

Зима напомнила войну:

И холода, и темень.

Покрыла изморозь бревно,

Пройдя сквозь стену.

Дымит коптилка на столе –

Вверх струйка дыма.

Всё повторимо на земле,

Всё повторимо.

Не повторима смена дат,

Здесь всё от Бога.

Летят года. Года летят.

О, как их много!

И тени, тени по углам,

Как в дальнем детстве.

Лишь рядом нету наших мам…

Куда тут деться?

И братьев нет. Упали в снег,

Их много пало.

Я не запомнил лица всех,

Был слишком малым.

А ты запомнила их, Русь?

А вы, потомки?

Снегов кровавых жуткий хруст

И… похоронки.

И реки слёз! Моря! Моря!

Так что же с нами?

Всё было зря? Неужто зря?

А как же память?

Матерям

Матерей безбожно забываем:

То медовый месяц нам

мешает,

То работа нас не отпускает,

То детишки наши подрастают,

Дом, семья всё время забирают…

Я к чему? Да годы убегают.

Мы грешны, забыв про матерей.

А они – за далью или рядом,

Им как будто ничего не надо,

Было б только счастье у детей.

Иногда посмотрят скорбным взглядом

Или скажут: «Много ли нам надо?».

Нас увидят – и безумно рады.

Мы грешны, забыв про матерей.

Но однажды их совсем не станет,

Боль утраты нас, конечно, ранит,

Но с годами эта боль сильней.

Только мать поймёт, излечит раны

И, прижав к себе, за всё простит,

Даже если все прощать уже устанут…

Мы грешны, забыв про матерей.

Николай АБОИМОВ

Якодакит

Кочевали мы с Никучаном в верховье Зеи. Остановились на ключике Якодакит. Я спросил попутчика, как переводится это название?

– С якутами встреча, – ответил он.

– А что за встреча?

И он рассказал, что раньше в этом месте в марте встречались эвенки с якутскими купцами. Якуты привозили оружие, продукты, топоры, ножи, нитки, иголки, бисер… Всё это они обменивали на пушнину. Эвенки добывали соболя, белку, рысь, росомаху, выдру, медведя, лису… Обмен был натуральный: кто как договорится, зависело от обеих сторон.

Позже Юра Трифонов мне ещё рассказал об этой торговле. Правда проходила она не на Якодаките, а в верховье Тока. Свидетелем этих событий был его дед Улукиткан.

К месту торга якуты приезжали на своих лохматых лошадях, навьюченных товаром. Эти лошади, как и олени, копытили снег, добывая корм. Но не ягель, а траву. Приезжали эвенки: охотники, оленеводы – представители разных семей и родов. Были среди них зажиточные, которые заполняли свои лабазы большим запасом, были бедные, которые брали только самое необходимое. Были и вовсе неимущие, которые нанимались к богатым оленеводам и получали они только то, что давал хозяин. Называли таких людей боканы. Среди эвенков этот статус был не очень уважительным, но он всё же позволял человеку прокормить семью. К тому же для того, чтобы пасти многочисленные стада оленей, требовались рабочие руки.

Обменяв всё привезённое на пушнину, якуты меняли на оленей и своих лошадей. На них им было легче и быстрее добраться к себе домой. А уж там они продавали добытую эвенками пушнину русским купцам, с лихвой оправдывая свои затраты и риск, связанный с трудной поездкой.

Кстати, и сейчас эта система остаётся в неизменном виде: пока пушнина не обретёт свою окончательную рыночную стоимость, около неё нагреют руки несколько перекупщиков. Что делать, несмотря на технический прогресс, человеческая природа остаётся неизменной.

Но вернёмся в прошлое. Оставленные якутами лошади свободно паслись по лугам и берегам озёр. По мере необходимости эвенки их забивали для пропитания, а шкуры использовали на упряжь.

Впереди были новые встречи с торговцами, которые заранее оговаривались, а напоминанием о состоявшемся товарообмене были новые лабазы и отремонтированные старые.

Каяма – это очень просто

В марте мы с моим другом и напарником по таёжным скитаниям Кипкой вернулись в Бомнак с Брянты, где промышляли соболей. А уже в апреле с ним, его отцом и братом Лёней перекочевали на оленях на Мульмугакан.

В это время года днём уже тепло и тает снег, но по ночам ещё стоят приличные морозы. Эвенки используют это время для охоты на сохатых по насту на лыжах и с собакой. Лыжи были у всех, кроме меня.

– Коля, сделай себе каямы, – посоветовал Гильго. – Без них ты не сможешь пойти на охоту.

Для меня, приехавшего из Ташкента, сделать лыжи, о которых я даже не имел представления, казалось невыполнимой задачей. В этом я тут же признался старику.

– Кипка поможет, – успокоил меня он, – он мастер.

Каяма – это лыжи-голицы, не подшитые камусом, и делать их не трудно, заверил меня Кипка.

Первым делом мы отправились выбирать на лыжи ёлку. Из неё лыжи получаются лёгкие и упругие. Нужно найти прямослойное дерево. Если древесина окажется витая, то и лыжи будут винтом, объяснял мне друг по ходу поисков правильной ели.

Выбрали мы ёлку, отпилили чурбак нужной длины, потом с помощью двух клиньев и колотушки раскололи его пополам. Половинки тоже располовинили, получившиеся четвертушки – тоже. Выбрали две понравившиеся доски и с помощью топора довели их до нужной толщины. Затем Кипка ловко их обстругал эвенкийским ножом.

Сделали раму, в которой можно загнуть носки лыж, и приступили к главной процедуре. Для этого развели костёр и стали засовывать в огонь концы будущих лыж. Когда они хорошо нагревались – сыпали на них снег, который начинал таять и парить. Проделали этот приём несколько раз, затем вставили концы лыж в станок и, к моему удивлению, легко их согнули.

После этого Кипка приладил станок с лыжами поближе к костру и пояснил: «Поджарим немного место сгиба, и оно уже никогда не разогнётся». Так оно и получилось. Крепление сделали из сыромятных ремешков, продев их в отверстия, просверленные кончиком ножа.

Уже на следующий день, рано утром, я шагал на них по ключу Эдяму, на котором мы накануне видели следы сохатого. Наст был отличный, и я споро шагал на лыжах вверх по распадку. Собака, которую мне выделил Гильго, дело своё знала лучше меня, и где-то через полчаса я услышал её призывный лай…

В этот же день Лёня по моим следам съездил на оленях за мясом, а вечером мы пировали, и Гильго меня хвалил.

Года через три выпавший в конце ноября снег поймал меня в одном из зимовий, отрезал от остального мира. Отправляться в путь без лыж было невозможно, и я вспомнил Кипкины слова, сказанные мне с улыбкой: «Коля, каяма – это лыжи, которые сделать очень просто». Вспомнил и смело взялся за их изготовление.

Евгений ФЕДОРОВ

Пролетела стая птиц

(песня)

Посвящается Н.Н. Дашкевич

Пролетала стая птиц над родным Бомнаком,

Сердце замерло в груди, захотелось плакать,

Выйду из дому к реке, утирая слезы.

Погрустите вы со мной, белые березы!

Словно вся моя судьба отразилась в водах:

Детство, юность, ты и я, и прожитые годы.

Не пугали нас с тобой беды и напасти,

Я любовь благодарю за былое счастье!

Дружной жили мы семьей, дети, дом, работа,

Но покоя ты не знал даже доли сотой.

Да и жил ты, как горел, не жалея силы,

Даже зная, что стоишь на краю могилы.

…Солнца свет озолотит устье Бомнака,

Над прохладною водой пелена тумана.

Кто бы мог подумать, что больно так бывает,

О тебе всё на земле мне напоминает!

Я чувствую

(песня)

Куда бы ни шел я, и где бы я не был,

Я чувствую, что-то со мною не так:

Глядит на меня бесконечное небо,

Оно контролирует каждый мой шаг!

Мой ангел-хранитель в глухой обороне,

А бес нараспашку стоит предо мной.

Весь мир обнаженный лежит на ладони,

А небо,.. я чувствую,.. встало стеной!

Мне полный покой доктора прописали,

И я бы совету последовать рад.

Но я человек, а не робот из стали,

Я чувствую неба пронзительный взгляд!

Вся жизнь превратилась в бессонные муки,

И раны мои кровоточат сильней.

Прибиты к кресту мои ноги и руки,

А дальше, я чувствую, будет больней!

Не знаю я, сами ли мы выбираем,

Вот кто-то молчит, кто-то допьяна рад.

А чистое небо... влечет меня раем,

Живу на земле я и чувствую ад!

Рождаются люди! И вновь умирают…

И тьма неотступно преследует свет.

Я слышу, как небо на флейте играет,

Я чувствую и… подпеваю в ответ!!!